– Помещение? – переспросил этот джентльмен, заглянув в большую книгу. – Сколько угодно, мистер Пиквик. Ваш сожительский билетик будет в двадцать седьмом на третьем.
– О! – отозвался мистер Пиквик. – Как вы сказали, какой билетик?
– Ваш сожительский билетик, – повторил мистер Рокер. – Сообразили?
– Не совсем, – улыбаясь, ответил мистер Пиквик.
– Да ведь это ясно, как день, – сказал мистер Рокер. – Вы получите сожительский билет в двадцать седьмой номер на третьем этаже, и живущие в этой камере будут вашими сожителями.
– А сколько их? – нерешительно осведомился мистер Пиквик.
– Трое, – сообщил мистер Рокер.
Мистер Пиквик кашлянул.
– Один из них священник, – продолжал мистер Рокер, записывая что-то на клочке бумаги, – другой мясник.
– Как? – переспросил мистер Пиквик.
– Мясник, – повторил мистер Рокер, постукивая кончиком пера но конторке, чтобы излечить его от нежелания писать. – Каким он был когда-то молодчиной! Вы помните Тома Мартина, Недди? – добавил Рокер, обращаясь к другому стражу, который соскабливал грязь со своих башмаков складным ножом о двадцати пяти лезвиях.
– Еще бы я не помнил! – отозвался тот, к кому был обращен вопрос, делая ударение на личном местоимении.
– О, господи! – сказал мистер Рокер, медленно покачивая головой и рассеянно глядя прямо перед собой в зарешеченное окно; казалось, будто он любовно припоминал какую-то мирную сцену из ранней молодости. Кажется мне, не дальше чем вчера он огрел грузчика возле пристани, в «Лисе под холмом». Я как сейчас его вижу: идет по Стренду между двух сторожей, малость протрезвился от синяков, над правым глазом уксусный пластырь, а этот миленький бульдог, который потом искусал мальчика, бежит за ним по пятам. Занятная штука – время, правда, Недди?
Джентльмен, к которому были обращены эти замечания, принадлежал, казалось, к разряду молчаливых и задумчивых и только повторил вопрос. Мистер Рокер, оборвав поэтически-меланхолическую нить размышлений, которым он предавался, вернулся к повседневной жизни и снова взялся за перо.
– Вам известно, кто третий джентльмен? – полюбопытствовал мистер Пиквик, не слишком очарованный описанием своих будущих сожителей.
– Кто такой этот Симпсон, Недди? – спросил мистер Рокер, обращаясь к своему приятелю.
– Какой Симпсон? – сказал Недди.
– Да тот, что в двадцать седьмом номере на третьем, с которым будет жить этот джентльмен.
– Ах, тот! – отозвался Недди. – Он, собственно, никто. Был лошадиным барышником, теперь шулер.
– Я так и думал! – подхватил мистер Рокер, закрывая книгу и вручая мистеру Пиквику клочок бумаги. – Вот билет, сэр.
Весьма озадаченный таким быстрым разрешением вопроса о своей особе, мистер Пиквик вернулся в тюрьму, размышляя о том, что ему делать. Убедившись, однако, что разумнее будет не предпринимать дальнейших шагов до встречи и беседы с тремя джентльменами – его предполагаемыми сожителями, он отправился прямо на третий этаж.
Проблуждав некоторое время по галерее и пытаясь разобрать при тусклом свете цифры на дверях, он, наконец, обратился за помощью к слуге, которого застал за его утренним занятием – собиранием оловянной посуды.
– Где номер двадцать седьмой, любезный? – спросил мистер Пиквик.
– Дальше, шестая дверь, – ответил слуга. – Там на двери нарисован мелом человек на виселице, с трубкой во рту.
Руководствуясь этим указанием, мистер Пиквик медленно пошел по галерее, пока не встретился с вышеупомянутым «портретом джентльмена», по чьей физиономии он постучал согнутым указательным пальцем – сначала осторожно, а потом громко. Повторив эту операцию несколько раз безуспешно, он решился открыть дверь и заглянуть. В камере был всего один человек, да и тот высунулся из окна ровно настолько, чтобы не потерять равновесия, и настойчиво старался плюнуть на шляпу своего друга, стоявшего внизу по дворе. Так-так слова, кашель, чиханье, стук и все прочие обычные способы привлечь внимание не подействовали на этого субъекта, не замечавшего гостя, мистер Пиквик после некоторого колебания подошел к окну и тихонько дернул обитателя камеры за фалду.
Субъект с большим проворством отпрянул от окна – и, оглядев мистера Пиквика с головы до пят, грубо спросил, какого... черта... ему здесь нужно.
– Мне кажется, – сказал мистер Пиквик, взглянув на свой билет, – мне кажется, это номер двадцать седьмой на третьем?
– Ну так что же? – отозвался джентльмен.
– Я пришел сюда, потому что получил этот клочок бумаги, – сообщил мистер Пиквик.
– Покажите, – сказал джентльмен.
Мистер Пиквик повиновался.
– Рокер мог бы поместить вас с кем-нибудь другим, – сказал мистер Симпсон (он-то и был шулер) после паузы, выражавшей большое неудовольствие.
Мистер Пиквик думал то же самое, но при данных обстоятельствах счел целесообразным промолчать.
Мистер Симпсон размышлял несколько секунд, а затем, высунувшись из окна, пронзительно свистнул и несколько раз выкрикнул какое-то слово. Что это было за слово, мистер Пиквик не мог разобрать, но он предположил, что это, должно быть, прозвище мистера Мартина, ибо несколько джентльменов внизу на дворе немедленно начали кричать: «Мясник!» – имитируя возглас, которым достойные представители этой полезной для общества профессии ежедневно возвещают кухаркам о своем прибытии.
Последующие события подтвердили догадку мистера Пиквика, ибо через несколько секунд джентльмен, слишком полный для своих лет, в профессиональной синей тиковой куртке и в сапогах с отворотами и круглыми носками, ввалился, запыхавшись, в комнату в сопровождении другого джентльмена в очень поношенном черном костюме и в котиковой шапке. У этого последнего джентльмена, сюртук которого был застегнут до самого подбородка булавками и пуговицами вперемежку, было грубое красное лицо, и походил он на спившегося священника, каковым и был в действительности.
Когда оба джентльмена по очереди взглянули на билет мистера Пиквика, один высказал мнение, что это «плутня», а другой – убеждение, что это «подвох». Изложив свою точку зрения в столь вразумительных выражениях, они посмотрели на мистера Пиквика и друг на друга в неловком молчании.
– Это неприятная история, и как раз когда мы устроили себе такие уютные постели, – сказал священник, посматривая на три грязных тюфяка, завернутых на день в одеяло и сложенных в углу комнаты в виде своеобразной подставки для старого, надбитого таза, кувшина и мыльницы из грубого желтого фаянса с синими цветами. – Очень неприятная!
Мистер Мартин высказал такое же мнение в более энергических выражениях; мистер Симпсон, выпалив ряд дополнительных прилагательных без какого бы то ни было существительного, засучил рукава и начал мыть овощи к обеду. Во время переговоров мистер Пиквик обозревал камеру, омерзительно грязную и нестерпимо затхлую. В ней не было ни малейших признаков ковра, занавесок или штор. Не было даже стенного шкафа. Правда, здесь нашлось бы мало вещей, которые можно убрать в шкаф, но, как бы незначительны по размерам ни были все эти остатки хлеба, корки сыра и все эти объедки, как бы мало ни было мокрых полотенец, рваного платья, изувеченной посуды, раздувальных мехов без сопла, сломанных вилок для поджаривания гренков, – они производят довольно неприятное впечатление, когда разбросаны по полу маленькой комнаты, которая служит общей гостиной и спальней трем бездельникам.
– Мне кажется, это можно как-нибудь уладить, – сказал мясник после довольно продолжительного молчания. – Сколько вы возьмете отступного?
– Простите, – отозвался мистер Пиквик. – Что вы сказали? Я не совсем понимаю.
– За сколько можно от вас откупиться? – повторил мясник. – По правилам сожительства – два шиллинга шесть пенсов. Хотите три боба?
– И бендер, – добавил джентльмен духовного звания.
– Ладно, не возражаю, это выйдет еще по два пенса на брата, – сказал мистер Мартин. – Ну, что вы теперь скажете? Мы откупаемся от вас за три шиллинга шесть пенсов в неделю. Согласны?