– Да и для старого, сэр, – заметил мистер Уэллер.

– Вы совершенно правы, Сэм, – согласился мистер Пиквик. – Но старики могут попасть сюда вследствие своей собственной неосторожности и доверчивости, а молодых может привести сюда эгоизм тех, кому они служат. Для молодых людей во всех отношениях лучше не оставаться здесь. Вы меня понимаете, Сэм?

– Нет, сэр, не понимаю, – упрямо ответил мистер Уэллер.

– Постарайтесь понять, Сэм, – сказал мистер Пиквик.

– Хорошо, сэр, – помолчав, начал Сэм. – Кажется, я вижу, куда вы клоните; а если я вижу, куда вы клоните, то, по моему мнению, что-то слишком закручено, как сказал кучер почтовой кареты, когда его настигла метель.

– Вижу, что вы меня поняли, Сэм, – сказал мистер Пиквик. – Помимо моего нежелания, чтобы вы слонялись без дела в таком месте в течение, может быть, нескольких лет, я считаю чудовищной нелепостью со стороны должника, сидящего во Флите, держать при себе слугу, Сэм, – сказал мистер Пиквик. – Вы должны расстаться со мною на время.

– На время, сэр, вот как? – саркастически заметил мистер Уэллер.

– Да, на время, пока я останусь здесь, – отвечал мистер Пиквик. – Жалованье вы будете получать по-прежнему. Любой из моих друзей с радостью возьмет вас к себе, хотя бы только из уважения ко мне. А если я когда-нибудь выйду отсюда, Сэм, – добавил мистер Пиквик с притворной веселостью, – если это случится, даю вам слово, что вы немедленно вернетесь ко мне.

– Ну, а теперь я вам тоже кое-что скажу, сэр, – произнес мистер Уэллер невозмутимым и торжественным тоном. – Это дело такого сорта, что оно не пройдет совсем, а стало быть, нечего и толковать.

– Я говорю серьезно, я твердо решил, Сэм, – сказал мистер Пиквик.

– Вы решили, сэр? – упрямо переспросил мистер Уэллер. – Очень хорошо, сэр. Я тоже решил.

С этими словами мистер Уэллер старательно надел шляпу и быстро вышел из комнаты.

– Сэм! – крикнул ему вслед мистер Пиквик. – Сэм! Вернитесь!

Но в длинной галерее уже не отдавалось эхо его шагов. Сэм Уэллер ушел.

ГЛАВА XLIII,

повествующая о том, как мистер Сэмюел Уэллер попал в затруднительное положение

В высокой комнате, плохо освещенной и еще хуже проветриваемой, расположенной на Портюгел-стрит, Линкольнс-Инн-Филдс, заседают почти круглый год один, два, три или – в зависимости от обстоятельств – четыре джентльмена в париках за маленькими конторками, сооруженными наподобие тех, какими пользуются во всех английских судах, но только не покрытыми французским лаком. Справа от них находятся скамьи адвокатов, слева – отгороженное место для несостоятельных должников, а прямо перед ними, пониже, – чрезвычайно грязные физиономии. Названные джентльмены – уполномоченные Суда по делам о несостоятельности, а место, где они заседают, и есть Суд по делам о несостоятельности.

Замечательна судьба этого суда, который в настоящее время и с незапамятных времен считается и признан с общего согласия всех оборванцев Лондона, скрывающих свою нищету, их приютом и ежедневным пристанищем. Он всегда переполнен. Пивные и спиртные испарения постоянно поднимаются к потолку и, коснувшись его, стекают струями по стенам; старого платья увидишь здесь за один раз больше, чем выставляется на продажу на всем Хаундсдиче [137] в течение года, и больше немытых лиц и седеющих бород, чем могут привести в порядок все насосы и цирюльники между Тайбурном и Уайтчеплом от восхода до заката солнца.

Не следует предполагать, что здесь у кого-нибудь из этих людей есть хотя бы тень какого-то дела в том месте, которое он столь неутомимо посещает. Будь это так, нечему было бы удивляться, и в этом не было бы ничего странного. Одни из них спят почти все время, пока длится заседание, другие приносят крохотный портативный обед, завернутый в носовой платок или торчащий из потертого кармана, и жуют и слушают с одинаковым удовольствием, но никогда не бывало среди них ни одного, кто был лично заинтересован в каком-нибудь деле, которое когда-либо здесь разбиралось. Однако, чем бы они ни занимались, здесь они сидят с первой минуты и до последней. В дождливую погоду они приходят промокшие насквозь, и в такие дни в зале суда пахнет плесенью.

Случайный посетитель может предположить, что это место служит храмом, посвященным Духу Нищеты. Здесь нет ни одного служителя и ни одного курьера, который бы носил одежду, сшитую по мерке; ни одного более или менее свежего или здорового на вид человека во всем учреждении, если не считать маленького седовласого констебля с лицом, как яблоко, да и тот, подобно злополучной вишне, законсервированной в спирту, кажется высушенным благодаря искусственному процессу, который не имеет никакого отношения к его природе. Даже парики адвокатов плохо напудрены и букли плохо завиты.

Но наиболее любопытный предмет для наблюдений – поверенные, которые сидят за большим, ничем не покрытым столом ниже места для уполномоченных. Профессиональное хозяйство самого богатого из этих джентльменов ограничивается синим мешком и мальчиком – обычно юношей иудейского вероисповедания.

У них нет постоянных контор, свои юридические сделки они совершают или в трактирах, или в тюремных дворах, куда отправляются толпой и отбивают друг у друга клиентов на манер омнибусных кондукторов. Вид у них засаленный и заплесневелый, а если можно заподозрить их в каких-нибудь пороках, то, пожалуй, пьянство и мошенничество занимают самое видное место. Обычно они проживают на окраине «тюремных границ» [138] , не дальше мили от обелиска на Сент-Джордж-Филдс. Их внешность непривлекательна, их манеры своеобразны.

Мистер Соломон Пелл, один из представителей этой ученой корпорации, был толстый, дряблый, бледный человек в сюртуке, который казался то зеленым, то коричневым, с бархатным воротником той же меняющейся окраски. Лоб у него был узкий, лицо широкое, голова большая, а нос сворочен на сторону, словно Природа, возмущенная наклонностями, подмеченными ею в момент его рождения, дала ему сердитый щелчок, от которого нос так и не оправился. Однако наделенный короткой шеей и астмой, мистер Пелл пользовался для дыхания преимущественно этим органом, который, быть может, возмещал приносимой им пользой то, чего не хватало ему как украшению.

– Я уверен, что помогу ему выпутаться, – сказал мистер Пелл.

– В самом деле? – отозвался человек, которому было дано такое заверение.

– Совершенно уверен! – отвечал мистер Пелл. Но заметьте, если бы он обратился к какому-нибудь сомнительному ходатаю по делам, я бы не поручился за последствия.

– Ну-у! – разинув рот, сказал собеседник.

– Да, ни за что не поручился бы! – сказал мистер Пелл, сжал губы, нахмурился и таинственно покачал головой.

Беседа эта велась в трактире, как раз против Суда по делам о несостоятельности, а человек, с которым ее вели, был не кто иной, как старший Уэллер, явившийся сюда, чтобы утешить и поддержать друга, чье прошение о признании его несостоятельным должно было сегодня слушаться и с чьим поверенным он в данный момент совещался.

– А где Джордж? – осведомился старый джентльмен.

Мистер Пелл мотнул головой в сторону задней комнаты, где мистер Уэллер, немедленно отправившийся туда, был тотчас же встречен самыми горячими и лестными приветствиями полудюжины своих профессиональных собратьев, выражавших удовольствие по поводу его прибытия. Несостоятельный джентльмен, заразившийся спекулятивной, но неосторожной страстью поставлять лошадей на большие перегоны, каковая страсть и довела его до беды, имел цветущий вид и успокаивал свои чувства креветками и портером.

Обмен приветствиями между мистером Уэллером и его друзьями строго отвечал масонским правилам ремесла, предписывавшим выворачивать кисть правой руки и в то же время подергивать мизинцем. Мы знавали двух знаменитых кучеров (бедняги, их уже нет в живых), которые были близнецами и питали друг к другу искреннюю и преданную любовь. Ежедневно на протяжении двадцати четырех лет они встречались на Дуврской дороге, обмениваясь одним только этим приветствием; и вот когда один из них умер, другой начал чахнуть и вскоре последовал за первым.