– Прошу прощенья, сэр, – сказал мистер Пиквик, – а также очень сожалею, что помешал остальным джентльменам, но я пришел по весьма важному делу, несли вы разрешите мне отвлечь вас на пять минут, не покидая этой комнаты, я буду вам очень признателен.

Одутловатый молодой человек встал и, придвинув к мистеру Пиквику стул в темном углу комнаты, внимательно выслушал его печальный рассказ.

– О! – сказал он, когда мистер Пиквик умолк. – Додсон и Фогг ловко обделывают дела... превосходные дельцы Додсон и Фогг, сэр.

Мистер Пиквик признал ловкость Додсона и Фогга, а Лаутен продолжал:

– Перкера в городе нет и не будет до конца будущей недели, но если вы желаете поручить ему защиту ваших интересов, оставьте мне копию, и я приготовлю все, что нужно, до его возвращения.

– Для этого-то я и пришел сюда, – сказал мистер Пиквик, передавая бумагу. – Если случится что-нибудь важное, вы можете мне написать до востребования в Ипсуич.

– Отлично! – ответил клерк мистера Перкера, а затем, видя, что мистер Пиквик с любопытством перевел взгляд на стол, он добавил: – Не хотите ли присоединиться к нам на полчасика? Сегодня здесь собралась чудесная компания. Тут старший клерк Семкина и Грина, заведующий канцелярией у Смитерса и Прайса, делопроизводитель Пимкина и Томаса – он знает чудесную песню – и Джек Бембер, и много еще народу. Вы, кажется, вернулись недавно в город. Не хотите ли присоединиться к нам?

Мистер Пиквик не мог устоять перед столь соблазнительной возможностью изучения человеческой природы. Он позволил увлечь себя к столу, где его должным образом представили собранию и усадили рядом с председателем, после чего он заказал стакан своего любимого напитка.

Вопреки ожиданиям мистера Пиквика наступило глубокое молчание.

– Надеюсь, сэр, вас это не беспокоит? – осведомился его сосед справа, джентльмен с сигарой во рту и с мозаичными запонками в клетчатой рубашке.

– Нисколько, – ответил мистер Пиквик, – мне очень приятно, хотя я сам не курю.

– К сожалению, не могу сказать того же о себе, – вмешался другой джентльмен, сидевший напротив. – Для меня куренье – это и стол и квартира.

Мистер Пиквик взглянул на говорившего джентльмена и подумал, что было бы еще лучше, если бы оно служило ему также и умыванием.

Снова наступила пауза. Мистер Пиквик был человеком посторонним, и, очевидно, его приход подействовал угнетающе на собрание.

– Мистер Гранди сейчас порадует общество пением, – сказал председатель.

– Нет, не порадует, – сказал мистер Гранди.

– Почему? – спросил председатель.

– Потому что не может, – сказал мистер Гранди.

– Скажите лучше – не хочет, – возразил председатель.

– Ну, значит, не хочет, – отрезал мистер Гранди.

Категорический отказ мистера Гранди доставить удовольствие собравшимся вызвал новую паузу.

– Неужели никто нас не расшевелит? – уныло спросил председатель.

– Почему вы сами не расшевелите нас, председатель? – заметил сидевший в конце стола молодой человек с бакенбардами, косоглазый и с открытым воротом рубашки (грязным).

– Правильно! – крикнул джентльмен-курильщик с мозаичными украшениями.

– Потому что я знаю только одну песню, и я ее уже спел, а петь одно и то же дважды в один вечер – прекрасный повод уплатить штраф.

На это нечего было возразить, и снова воцарилось молчание.

– Я побывал сегодня вечером, джентльмены, – начал мистер Пиквик, надеясь затронуть тему, в обсуждении которой могут участвовать все присутствующие, – я побывал сегодня вечером в одном месте, которое вам всем, несомненно, прекрасно знакомо, но где я не бывал уже несколько лет и знаю о нем очень мало; я говорю о Грейз-Инне, джентльмены. Эти старинные Инны любопытные закоулки в таком огромном городе, как Лондон.

– Клянусь Юпитером, – прошептал председатель, обращаясь через стол к мистеру Пиквику, – вы затронули тему, на которую один из нас во всяком случае готов говорить без конца. Вы развяжете язык старому Джеку Бемберу. Никто не слыхал, чтобы он говорил о чем-либо другом, он сам жил там в полном одиночестве, пока у него не помутился рассудок.

Субъект, о котором говорил Лаутен, был маленький желтый сутулый человек, которого мистер Пиквик сначала не заметил, потому что тот имел привычку сидеть сгорбившись, когда, молчал. Но вот старик поднял сморщенное лицо и устремил на него серые глаза, проницательные и испытующие, и мистер Пиквик удивился, как могло такое незаурядное лицо ускользнуть хотя бы на секунду от его внимания. Напряженная мрачная улыбка не сходила с этого лица; человек сидел, опираясь подбородком на длинную костлявую руку с необычайно длинными ногтями; а когда он склонил голову набок и зорко посмотрел из-под косматых седых бровей, в его хитрой физиономии можно было уловить какое-то странное, дикое лукавство, которое производило отталкивающее впечатление.

Этот человек теперь встрепенулся и разразился неудержимым потоком слов. Но так как эта глава затянулась и так как старик был замечательной личностью, то будет более почтительно по отношению к нему и более удобно для нас предоставить ему говорить самому за себя в новой главе.

ГЛАВА XXI,

в которой старик обращается и излюбленной теме и рассказывает повесть о странном клиенте

– Так! – сказал старик, кратким описанием манер и внешности которого заканчивается предыдущая глава. – Кто говорит об Иннах?

– Я, сэр, – ответил мистер Пиквик. – Я упомянул о том, как своеобразны эти старые дома.

– Вы! – презрительно воскликнул старик. – Что знаете вы о том времени, когда молодые люди запирались в этих уединенных комнатах и читали, читали, час за часом и ночь за ночью, пока рассудок их не мутился от полуночных занятий, пока духовные силы не истощались, пока утренний свет не отказывал им в бодрости и здоровье, и они погибали, неразумно посвятив молодую энергию своим сухим старым книгам? Обратимся к более позднему времени и к совсем иной эпохе. Что знаете вы о медленном умирании от чахотки или о быстром угасании от нервного расстройства – об этих потрясающих результатах «жизни» и разгула, которые выпадают на долю обитателям этих самых комнат? Как вы думаете, сколько людей, тщетно моливших о милосердии, уходило с разбитым сердцем из адвокатских контор, чтобы найти успокоение в Темзе или пристанище в тюрьме? О, это не простые дома! Нет доски в этих старых, обшитых панелями стенах, которая, будь она наделена даром речи и памятью, не могла бы рассказать своей ужасной повести! Романтика жизни, сэр, романтика жизни! Быть может, теперь они и производят впечатление заурядных домов, но я вам говорю, что это странные старые дома, и я бы предпочел прослушать много легенд с устрашающими названиями, чем подлинную историю одной из этих квартир.

Было нечто столь странное в неожиданной вспышке старика и в теме, вызвавшей эту вспышку, что у мистера Пиквика не нашлось готового ответа, а старик, подавив волнение и вновь обретя хитрую усмешку, которая исчезла было во время его возбужденной речи, сказал:

– Посмотрите на них с другой точки зрения, более обыденной, и отнюдь не романтической. Какие это удивительные места, где люди подвергаются медленным пыткам! Подумайте о бедняке, растратившем все, что у него было, дошедшем до нищеты, обобравшем друзей, чтобы заняться профессией, которая не даст ему куска хлеба. Ожидание... надежда... разочарование... страх... горе... бедность... разбитые надежды и конец карьеры... быть может, самоубийство или нищета и пьянство. Разве я говорю неправду?

И старик потер руки в усмехнулся, словно радуясь, что ему удалось по-своему осветить излюбленную тему.

Мистер Пиквик с большим любопытством разглядывал старика, а остальные улыбались и помалкивали.

– Толкуют о немецких университетах, – продолжал маленький старик. – Вздор! У нас здесь романтики достаточно, даже на полмили незачем отходить, только об этом никогда не думают.

– Об этой романтике я действительно никогда еще не думал, – смеясь, сказал мистер Пиквик.