– О, разумеется, положитесь на меня! – громко ответил этот джентльмен.

– Благодарю вас! Вы не забудете, сэр? – осведомился Сэм.

– Конечно, не забуду, – отозвался мистер Уинкль.

– Желаю вам удачи, сэр, – сказал Сэм, притронувшись к шляпе. – Мне бы очень хотелось отправиться с вами, сэр, но, конечно, хозяин – прежде всего.

– Вы остаетесь, и этот поступок делает вам честь, – сказал мистер Уинкль.

С этими словами они расстались внизу лестницы.

– Чрезвычайно странно, – заметил мистер Пиквик, возвращаясь в камеру и задумчиво присаживаясь к столу. – Что мог затеять этот молодой человек?

Он сидел, обдумывая этот вопрос, как вдруг раздался голос тюремщика Рокера, осведомлявшегося, можно ли войти.

– Войдите, – отвечал мистер Пиквик.

– Я вам принес подушку помягче, сэр, – сообщил Рокер, – вместо той временной, какая была у вас прошлой ночью.

– Благодарю вас, – сказал мистер Пиквик. – Не хотите ли стаканчик вина?

– Вы очень добры, сэр, – отвечал мистер Рокер, принимая предложенный стакан. – За ваше здоровье, сэр.

– Благодарю вас, – отозвался мистер Пиквик.

– С сожаленьем должен вам сообщить, сэр, что вашему квартирохозяину сделалось очень худо этой ночью, – сказал Рокер, поставил стакан и стал разглядывать подкладку своей шляпы, приготовляясь вновь ее надеть.

– Как? Арестант Канцлерского суда? – воскликнул мистер Пиквик.

– Ему недолго оставаться арестантом Канцлерского суда, сэр, – отвечал Рокер, поворачивая свою шляпу так, чтобы можно было прочесть имя мастера.

– Вы меня пугаете! – промолвил мистер Пиквик. Что вы хотите сказать?

– У него уже давно чахотка, – пояснил мистер Рокер, – а с ночи он стал задыхаться. Доктор уже полгода назад сказал, что спасти его может только перемена климата.

– Ах, боже мой! – воскликнул мистер Пиквик. – Неужели закон в течение полугода медленно убивал этого человека?

– Насчет этого я ничего не знаю, – отвечал Рокер, обеими руками приподнимая шляпу за поля. – Вероятно, с ним случилось бы то же самое, где бы он ни был. Сегодня утром его перевели в больницу; доктор говорит, что нужно во что бы то ни стало поддерживать его силы, и начальник прислал ему со своего стола вина, бульону и всякой всячины. Начальник в этом не виноват, сэр.

– Да, конечно, – поспешил согласиться мистер Пиквик.

– А все-таки боюсь, что его песенка спета, – продолжал Рокер, покачивая годовой. – Я только что предлагал Недди держать пари на два шестипенсовика против одного, но он не согласился и был прав. Покорнейше благодарю, сэр. Спокойной ночи, сэр.

– Постойте, – с волнением сказал мистер Пиквик. Где больница?

– Как раз над вашей камерой, сэр, – отвечал Рокер. – Если хотите, я вас провожу.

Мистер Пиквик, не говоря ни слова, схватил шляпу и тотчас же вышел.

Тюремщик молча шел впереди; осторожно приподняв щеколду, он знаком предложил мистеру Пиквику войти. Эта была большая унылая палата с несколькими железными кроватями; на одной из них, вытянувшись, лежал человек, похожий на тень: иссохший, бледный, страшный. У изголовья его сидел старичок в сапожничьем переднике и, вооружившись роговыми очками, читал вслух библию. Это был счастливый наследник.

Больной опустил руку на плечо своему товарищу, прося прекратить чтение. Тот послушно закрыл книгу и положил ее на кровать.

– Откройте окно, – сказал больной.

Сапожник повиновался. Стук экипажей и повозок, дребезжание колес, крики взрослых и детей – все звуки большого города, возвещавшие о жизни и деятельности, сливаясь в глухой шум, ворвались в комнату. Из этого хриплого гула выделялся время от времени неудержимый смех или обрывок какой-то звонкой песни, распеваемой кем-то в беспокойной толпе, на секунду задевал слух, а потом тонул в реве голосов и топоте ног, – разбивались волны бурного житейского моря, тяжело катившего свои воды за окном. Печальны эти звуки для задумчивого слушателя в любое время. Какими же печальными кажутся они тому, кто бодрствует у смертного одра!

– Здесь нет воздуха, – прошептал больной. – Эти стены отравляют его. За ними, когда я бродил там много лет назад, воздух был свежий; проникая в тюрьму, он делается горячим и тяжелым. Я не могу им дышать.

– Мы оба дышали им долгие годы, – сказал старик. – Ободритесь!

Наступило короткое молчание, и оба посетителя приблизились к кровати. Больной притянул к себе руку старого товарища по тюрьме и, ласково сжав ее обеими руками, не выпускал.

– Надеюсь, – прошептал он немного спустя так тихо, что они должны были наклониться к кровати, чтобы расслышать невнятные звуки, срывавшиеся с его бледных губ, – надеюсь, милосердный судья вспомнит о моем тяжелом наказании на земле. Двадцать лет, мой друг, двадцать лет в этой отвратительной могиле! У меня разрывалось сердце, когда умер мой ребенок, а я не мог даже поцеловать его в гробике. С тех пор среди этого шума и разгула мое одиночество стало ужасным. Да простит меня бог! Он видел мою одинокую, томительную смерть.

Он сложил руки и, прошептав еще что-то, чего никто не расслышал, погрузился в сон – сперва это был только сон, потому что они видели, как он улыбался.

Они разговаривали шепотом, потом тюремщик, наклонившись к подушке, отшатнулся.

– Клянусь богом, он получил свободу! – воскликнул тюремщик.

Да, получил. Но при жизни он стал так похож на мертвеца, что они не заметили, когда он умер.

ГЛАВА XLV,

повествующая о свидании мистера Сэмюела Уэллера со своим семейством. Мистер Пиквик совершает осмотр маленького мира, в котором обитает, и принимает решение как можно меньше соприкасаться с ним в будущем

Как-то утром, спустя несколько дней после своего заточения, мистер Сэмюел Уэллер с величайшей заботливостью привел в порядок камеру хозяина и, убедившись, что он комфортабельно расположился со своими книгами и бумагами, удалился, чтобы провести час-другой с наибольшей приятностью. Утро было прекрасное, и Сэмюелу пришло в голову, что пинта портера на свежем воздухе поможет скоротать ему ближайшие четверть часа не хуже, чем всякое другое развлечение, какое он мог себе позволить.

Придя к такому выводу, он отправился в буфетную. Купив пиво и получив вдобавок газету трехдневной давности, он пошел к кегельбану и, сев на скамью, начал развлекаться очень степенно и методически.

Прежде всего он освежился глотком пива, а потом поднял взор к окну и платонически подмигнул молодой леди, которая чистила там картофель, Затем он развернул газету, сложил ее так, чтобы судебная хроника была сверху, а поскольку это дело очень трудное и раздражающее, если дует хотя бы легкий ветерок, то Сэм, покончив с ним, снова хлебнул пива. Затем он прочел две строки и оторвался от газеты, чтобы взглянуть на двух субъектов, игравших тут же партию в мяч, по окончании которой он одобрительно крикнул: «Очень хорошо!» – и окинул взглядом зрителей, чтобы узнать, согласны ли они с ним. Это повлекло за собой необходимость взглянуть также и на окно; а так как молодая леди все еще была там, то простая вежливость требовала подмигнуть снова и, прибегнув к пантомиме, выпить за ее здоровье еще глоток пива, что Сэм и проделал. Состроив свирепую гримасу мальчугану, который, широко раскрыв глаза, следил за этой процедурой, он положил ногу на ногу и, держа обеими руками газету, начал читать всерьез.

Едва успел он сосредоточиться в надлежащей степени, как вдруг ему почудилось, что где-то в коридоре выкрикивают его имя. И он не ошибся, ибо оно быстро передавалось из уст в уста, и вскоре воздух огласился криками: «Уэллер!»

– Здесь! – громовым голосом гаркнул Сэм. – В чем дело? Кто его спрашивает? Или прислали нарочного сказать, что его дача горит?

– Кто-то спрашивает вас в прихожей, – объяснил стоявший поблизости человек.

– Пожалуйста, присмотрите, старина, за этой-вот газетой и кружкой, – попросил Сэм. – Я сейчас приду. Ей-богу, если бы меня вызывали в суд, так и то не могли бы поднять больше шума!